— Какое платье мне сегодня надеть, мам? — Настя нервно перебирала вещи на вешалках в шкафу. — Ничего нового!
— Весь шкаф одеждой забит, а надеть как всегда нечего, — проворчала в ответ статная женщина с серьезным взглядом. — Волосы то убери в пучок! А то растрепались.
— Ничего ты не понимаешь! Это красиво — распущенные волосы. Мужчинам это нравится. Тем более волосы у меня красивые… Папины…
При этих словах Евдокию словно ужалило что-то внутри. Дочь и вправду была копией своего отца, которого она никак не могла простить, хотя столько времени уже прошло …
—
Муж Евдокии бросил их когда Насте исполнился месяц. Жили они тогда очень бедно, снимали комнату на первом этаже в сыром полуподвальном помещении. Настенька родилась крохотной и первые месяцы, как большинство младенцев, много плакала. Иван работал по десять-двенадцать часов — восемь смена на заводе, остальное на разгрузке вагонов, не высыпался.
Намыкалась тогда Евдокия с младенцем на руках! Родня далеко, знакомых в городе никого нет, денег оплачивать даже крохотную комнатушку, после того как Иван ушел, не было.
Развели их когда Насте годик исполнился, алиментов женщина не видела. Практически без вещей, истощенными вернулись они в деревню, а там их отказалась родня принимать. «Езжай откуда приехала! Пусть отец о ребенке заботится, если сама не в состоянии», — таков был вердикт деспотичной матери Евдокии.
Тогда Евдокия села на автобусной остановке в родной деревне и горько заплакала. Так и сидели вдвоем: она и дочка и тихо хныкали, каждая о своем, пока с остановкой не поравнялась бабушка.
Марта Константиновна был необычной бабушкой. Жила она отдаленно от деревни, на краю леса. Дом у нее был небольшой, но очень добротный. Какие слухи о ней только не ходили! И что она колдунья, и оборотень, кто-то говорил, что она из обедневшего дворянского рода и отшельничество позволило ее семье выжить в неспокойные годы начала 20 века.
— Дочк, ты что тут одна сидишь, домой не идешь? Смеркается уже… — бабушка смерила Евдокию с ребенком на руках внимательным взглядом ясных небесно-голубых глаз.
— Некуда мне боле идти. Никому мы в этом мире не нужны, — запинаясь, сквозь подступающие слезы произнесла Дуня.
— Быть такого не может! — старая женщина всплеснула руками. — А ну ка пойдем я вас накормлю и обогрею. Пойдем, пойдем! Не бойся, не кусаюсь.
Настя наслышана была историй о Марте Константиновне и пошла за ней с неохотой, то и дело оглядываясь в надежде, что мать послала за ней кого из домочадцев.
Внутри дома бабушки Марты пахло душистыми травами и готовой едой.
-Ешь кулеш, со шкварками, сытный. И дочу накорми.
Марта Константиновна протянула Дуне небольшую резную ложечку — детскую. Ложечка была из серебра, черенок весь узорами выгравирован, а на самом конце эмалью украшен с изображением какой-то женщины в черной короне с алыми камнями. Такой красоты Евдокия сроду не видела!
Так и осталась она у Марты Константиновны. А бабушка та и вправду оказалась непростая. Было у нее много вещей ценных. Как только у старушки деньги кончались, она доставала из подполья какую-нибудь редкую вещицу и ехала в областной центр продавать. Возвращалась всегда с подарками для Евдокии и Настеньки. И продуктов полную сумку привозила. Так и жили пока Насте три годика не исполнилось.
— Марта Константиновна, слухи по деревне ползут, что я у вас приживалкой живу, душу в обмен на хлеб променяла…
— Да и что с того? Обо мне с век уже судачат, а мне от этого ни худа ни добра.
— Настеньке только расти еще и расти, учиться. Да им не работать надо… А здесь как нам быть?
-Э то верно, Насте бы с миром познакомиться надо. Да и ты еще молодая, может мужа себе найдешь.
— Нет! — как отрезала сказала Евдокия. — Замужество это не по мне, хочу дочери себя посвятить. Вырастить и воспитать ее так, что бы ни в чем не нуждалась. Всегда во всем ей поддержку оказывать!
— И куда же ты надумала с ребенком податься?
— В город большой поеду, работу найду, комнату в общежитии дадут, Настю в садик отдам, а потом в школу.
— Ты меня не забывай, привози Настеньку ко мне, она мне ведь как внученька родная теперь. Своих то у меня нет… Я ей и приданное приготовила уже, хоть и мала еще!
Марта Константиновна нежно улыбнулась поглядывая на играющую на цветастом коврике девочку посреди комнаты.
— Только, Марта Константиновна, можно те вещи, что вы нам подарили мы с собой возьмем? Одежду, обувку?
— Конечно забирайте! Мне оно на что? А вам в городе все пригодится. Я тебе вот еще что дам, — старушка неспеша подошла к своей кровати и вынула из-под толстого ватного матраса небольшой сверток.
Она положила сверток на стол перед Дуней.
— Бери, дочк! Они вам ой как понадобятся.
Евдокия развернула сверток, там были аккуратно сложенные в стопочку двадцатипятирублевые фиолетовые банкноты. И хоть ей было неудобно перед женщиной, но она с благодарностью приняла деньги.
Возвращались в город Евдокия с Настей хорошо добротно одетые, с деньгами и двумя огромными кожаными чемоданами одежды и припасов на первое время.
Устроились в городе неплохо, сначала комнату в общежитии Евдокии от завода дали, а когда она мастером на швейном производстве стала, то и квартиру от государства получила.
Жили они хорошо, бабу Марту не забывали. Два раза в год на новогодние праздники и летом навещали неродную бабушку, а к своим Евдокия не заглядывала даже.
Как-то, когда Насте остался учится в школе последний класс, идет она по родной деревне на каникулах — загорелая, в красивом платье, в ушах сережки аметистовые переливаются, на шее цепочка золотая с кулоном, а на встречу ей грузная старуха в черном вся.
— Бессовестная! С бабкой родной не здоровается!
Полная старая женщина, придерживая спину сзади одной рукой, вперилась в девушку колючим взглядом недобрых глаз.
— Здравствуйте! Только мы с вами не знакомы! Вы наверно меня с кем-то спутали?
— Спутаешь тебя, как же. Вылитая мать, такая же вертихвостка!
О странной встрече Настя вечером рассказала матери и бабе Марте, а те поведали ей давно забытую историю о ее рождении и раннем детстве, а так же рассказали, кто была та женщина — ее родная бабушка.
— Если бы не Марта Константиновна они бы нам житья тут не дали. Да и жить нам негде было…
— Мам, а почему бабушка так с тобой поступила?
— Ее всегда волновало одно — что люди скажут. В те времена разведенная мать одна воспитывающая ребенка было делом позорным, да и обузой для семьи. Если бы тогда нас не подобрала Марта Константиновна не знаю, что бы с нами стало. Сгинули бы где-нибудь по дороге в никуда.
— Давайте старое оставим в прошлом, — лукаво сменила тему старушка. — Лучше посмотрите, что я Настеньке приготовила к ее совершеннолетию.
— Ой, что это? — Настя во все глаза смотрела на необычную пару кожаных туфель.
Туфельки были такие миниатюрные, что казалось они подойдут только куколке, но никак не девушке. Они были из черной бархатистой кожи, по краям отделанные, мерцающими в вечернем свете лампы, камешками густого красного цвета. Каблучок был небольшой и очень устойчивый, а каждый носок украшала роскошная брошь из черного агата, обсыпанного вокруг россыпью таких же камушков, что шли по окантовке.
— Можно я их надену?
— Померить можно, но носить тебе их еще рано. — Марта Константиновна была явно довольна сделанным подарком.
Настя надела туфельки и хоть они казались крохотными, сели на ее ногу как влитые! Девушка стала кружится по комнате, смеяться, принялась танцевать и схватив мать с бабушкой вытянула их на середину комнаты.
— Ух закружила ты меня, девица! — раскрасневшаяся Марта Константиновна села на стул. — А туфельки надо снять, Настя, рано тебе в них еще щеголять.
— Ну почему, баба Марта? Они же мне в пору! Мам, ну правда, ведь? — Настя повернулась ища поддержки у матери.
— Делай как говорит Марта Константиновна и не спорь.
— Смеркается уже, летний день на исходе. Сядьте за стол, — тон бабы Марты изменился, стал каким-то отрешенным.
Несмотря на то, что в комнате был включен свет Марта Константиновна достала из серванта тонкую черную свечу и, поставив на блюдце, зажгла ее.
Три женщины подхваченные одним порывом не сговариваясь протянули друг другу руки и взявшись, плотно сжали ладони.
— Будешь ли ты свидетелем сделки, Евдокия? — Марта смотрела на пламя свечи не отрывая взгляд.
— Я буду! — ответила та.
— Примешь ли ты от меня черный дар, Анастасия? — продолжала старая женщина, внешность которой стала заметно меняться.
— Приму, — покорно ответила Настя.
— В день твоего восемнадцатилетия мой колдовской дар, переданный мне предками, а им дреними богами нави, перейдет к тебе Анастасия, воспитанница моя. Ни раньше не позже. Свидетельствуешь?
— Свидетельствую, — отозвалась Евдокия.
— Туфли Мары пусть ступают и дальше по миру яви, пусть ведут тебя туда где Маре быть должно. Исполняй волю ее в точности и будут вознаграждением тебе дары за которые в мире яви ты сможешь получить все, что пожелаешь. Свидетельствуешь? — голос Марты Константиновны стал совсем глухим, лицо осунулось, а вместо голубых глаз из проваленных глазниц на пламя свечи смотрели два красных глаза, словно два раскаленных угля.
-Свидетельствую!
— Ключ от кладезя велено Анастасии передать. Теперь она владыка земной поступи богини нави! Свидетельствуешь?
— Да! Свидетельствую!
Напряжение в комнате нарастало, свет свечи мерцал и метался в стороны, словно в комнате бушевал невидимый ураган.
— Кто от Нави засвидетельствует сие?
Существо сидевшее на месте Марты Константиновны сделало огромное усилие при последних словах и как только она их произнесла, электрически свет погас вовсе, а пламя свечи сжалось в одну маленькую точку — едва различимую искру в кромешной густой тьме, опустившейся на комнату, где сидели женщины.
Настя чувствовала костлявую ледяную руку в своей левой руке и напрягшуюся вспотевшую руку матери в правой. В висках что-то пульсировало и стучало. Первородный страх сжал девушку со всех сторон.
-Д-е-в-а-н-а… — словно чье-то дыхание пронеслось над женщинами. — Свидетельствую…
Земля загудела, дом задрожал, тишину со всех сторон стал пронизывать резкий свист и скрежет. Древний мир нави сочился в ту тонкую грань, что была проделана свершаемой сделкой. В этот момент все трое находились в смертельной опасности.
Черный дым пополз по столу, подбираясь к последней искре света свечи. Когти и пасти уже замелькали по углам, пытаясь прорваться в мир яви.
Со стороны входа в воздухе трепетал высокий вытянутый силуэт древней богини Деваны, явившейся из нави засвидетельствовать сделку со стороны Мары-Марены.
Настя схватила свечу и подняла ее высоко над головой:
— Я Анастасия принимаю дар Мары, принимаю ее ключ от кладезя и исполню ее волю здесь в яви в точности как она того желает! Отдаю себя ей во служение! А теперь освободи Марту — Настя повернулась в сторону трепетавшей у входа черной фигуры, — И закрой проход!
Пуще прежнего завыла и застонала густая тьма вокруг. А потом в воздухе раздался хлопок и пламя свечи вспыхнуло с новой силой.
Лампа на потолке помигала да опять зажглась ровным желтым светом.
Свеча догорела и погасла. Настя с мамой отнесли обессилевшую Марту Константиновну на кровать.
После того вечера она сильно постарела и стала заметно угасать, а через год, после того как Насте исполнилось восемнадцать, баба Марта ушла…
—
— Рано тебе о мужчинах думать. Настенька! Да и зачем они тебе? У тебя теперь все есть!
Настя выбрала черное платье с люрексом и надела на ножки необычайной красоты черные туфельки, отделанные множеством красных камней, сияющих в свете люстры.
— Не рано! Самое время! О преемницах лучше думать загодя. А то получится как с бабой Мартой. Спряталась ото всех, да прожила век для себя только, а долго свой перед Марой-Мареной не выполнила. Это еще повезло ей, что мы на ее пути встретились!
— Думаю встретились мы как раз не спроста… — вздохнула Евдокия, думая о том какую несладкую роль во всем этом отвели древние боги именно ей.
